— Аминь. Ирландцев просят не беспокоиться.

Реплика эта во второй своей части, могла показаться кое-кому неуместной; скорее всего, тут была скромная попытка почтить память усопшего друга, ибо, как сказал тот же Скотти, это была «его поговорка».

Впоследствии Скотти прославился как единственный головорез в Вирджинии, которого удалось обратить в веру. Тому, кто инстинктивно, по врожденному благородству чувств, всякий раз принимает сторону слабого в драке, не так-то уж трудно, оказывается, воспринять учение Христа. При этом в нем не убавилось ни широты душевной, ни мужества — напротив, первое качество сделалось более целенаправленным, а для второго открылось еще более обширное поле деятельности. Следует ли удивляться, что группа, которую он вел в воскресной школе, успевала больше, чем остальные? Мне кажется, что нет! Он говорил с малолетними отпрысками пионеров на языке, который был им понятен! Мне посчастливилось за месяц до его смерти услышать, как он «своими словами» рассказывает трогательную историю об Иосифе и его братьях. Пусть читатель сам представит себе, как звучала она в изложении этого серьезного и вдохновенного учителя, пересыпавшего свое повествование приисковым жаргоном, и с каким увлечением слушали его маленькие ученики, которым (равно как и учителю) и в голову не приходило, что тут имеется некоторое нарушение священных устоев!

ГЛАВА VII

Первые двадцать шесть могил на вирджинском кладбище достались людям, умершим насильственной смертью. По крайней мере так говорили, так думали, так всегда будут говорить и думать жители Вирджинии. Столь обильное кровопролитие объясняется тем, что во всяком приисковом районе преобладающий элемент составляли преступники и головорезы, среди которых уважением пользовался лишь тот, у кого был, по тогдашнему выражению, «свой покойник».

Когда здесь появлялся свежий человек, никому дела не было до его ума, честности, трудолюбия; интересовались одним: есть ли у него «свой покойник»? Если нет, его тут же списывали в разряд людей ничем не примечательных. В случае же положительного ответа степень радушия, с каким его принимали, определялась количеством покойников на его счету. Нелегко было завоевать себе положение тому, у кого руки не были обагрены кровью; зато человек, имевший с полдюжины убийств на совести, сразу завоевывал всеобщее признание, его знакомства искали.

Было время, когда в Неваде равным и притом самым почетным положением в обществе пользовались юрист, издатель газеты, банкир, отъявленный головорез, азартный игрок и кабатчик. Самый дешевый и простой способ приобрести вес в обществе и заслужить его уважение — это, воткнув в галстук алмазную булавку, встать за стойкой и торговать виски. Я даже склонен думать, что содержатель кабака пользовался большим почетом, чем кто бы то ни было. К его мнению прислушивались. От него зависел исход предстоящих выборов. Без одобрения и руководства кабатчика ни одно общественное начинание не могло увенчаться успехом.

Содержатель самого большого кабака в городе делал одолжение, если соглашался числиться в законодательных органах или в городском управлении. Юные честолюбцы в мечтах своих не столько стремились снискать себе славу на поприще юридическом или военном, сколько достигнуть высокого звания кабатчика. Держать кабак и иметь на совести хотя бы одно убийство означало блестящую славу. Нет поэтому ничего удивительного в том, что в Неваде человека убивали подчас без всякого повода, — его убийце просто не терпелось завоевать себе репутацию и избавиться от невыносимого сознания своего ничтожества в глазах товарищей.

Я лично знал двух молодых людей, которые вот так, бескорыстно, пытались «завести своих покойников» и в результате добились лишь того, что сами погибли от руки убийцы. «Вот идет убийца Билла Адамса» — подобная фраза в ушах людей этого порядка звучала высшей похвалой и была для них слаще музыки.

Виновники смерти первых двадцати шести обитателей вирджинского кладбища так и остались безнаказанными. Почему? Да потому что Альфред Великий [35] , придумавший институт присяжных заседателей и имевший все основания полагать, что он обеспечил этим справедливый суд для людей своей эпохи, не мог предвидеть того, что в девятнадцатом веке положение столь коренным образом изменится; он, верно, восстал бы из гроба и внес бы кое-какие поправки в свою систему, если бы знал, что в том виде, в каком он ее оставил, система эта обратится в хитроумнейший и вернейший механизм для борьбы с правосудием. В самом деле, мог ли он предвидеть, что простодушные потомки будут продолжать пользоваться его изобретением после того, как обстоятельства лишили эту систему какого бы то ни было смысла? Это было так же трудно, как вообразить, что человечество будет пользоваться его свечками для измерения времени, после того как будут изобретены современные хронометры. В его время, когда повести не распространялись с такой быстротой, как нынче, набрать нужное число честных и сообразительных присяжных, которые не слыхали бы ничего заранее о предстоящем к разбору деле, не составляло труда. В нашу же эпоху телеграфа и газет его система вынуждает нас приводить к присяге в качестве заседателей дураков и негодяев, ибо система эта абсолютно исключает людей честных и способных мыслить.

На моей памяти у нас в Вирджинии разыгрался один из этих печальных фарсов, именуемых судом присяжных. Известный головорез самым беспардонным и хладнокровным образом убил мистера Б., честного и скромного человека. Само собой разумеется, все газеты были полны этим убийством, и всякий грамотный человек читал о нем. И, конечно, все, кроме глухонемых и кретинов, о нем говорили. Был намечен список присяжных, в который, между прочим, включили мистера Л.Б., крупного банкира и почтенного человека. Его допросили по принятой в Америке схеме:

— Вы слышали что-нибудь об этом убийстве?

— Да.

— Имели ли вы с кем-либо беседы по этому поводу?

— Да.

— Составили ли вы для себя и высказывали ли вы где-либо свое мнение об этом деле?

— Да.

— Читали ли вы газетные отчеты об этом убийстве?

— Да.

— В таком случае вы нам не подходите.

Умный, всеми уважаемый священник; известный своей честностью купец; управляющий шахтой, человек светлого ума и безукоризненной репутации; владелец обогатительной фабрики, личность вполне достойная, — все были подвергнуты подобному допросу и отставлены. Все они заявили, что предварительное знакомство с делом, почерпнутое из частных разговоров и газетных сообщений, не настолько на них повлияло, чтобы свидетельские показания, данные под присягой, не могли поколебать сложившееся мнение и что они чувствуют себя в состоянии вынести справедливый приговор, вытекающий из обстоятельств дела. Но, разумеется, таким людям нельзя было доверить судьбу обвиняемого.

Безупречное правосудие способны творить одни невежды.

После того как всем этим гражданам был дан отвод, набрали двенадцать человек, которые как один присягнули в том, что они не слыхали, не читали и не говорили об убийстве, о котором знали все коровы в своих загонах, все индейцы в прерии и самый булыжник на улицах! Компания эта состояла из двух отчаянных головорезов, парочки политиканов из пивной, трех кабатчиков, двух неграмотных фермеров да трех тупых, совершенно безмозглых двуногих ослов! Один из этих последних, как выяснилось, не понимал даже толком разницы между кровосмесительством и поджогом.

Присяжные вынесли решение: «Не виновен». Да иначе и быть не могло.

Нынешняя система отбора присяжных исключает возможность участия в судопроизводстве людей умных и честных и, напротив, всячески поощряет невежд, глупцов и лжесвидетелей. Какая, однако, нелепость — придерживаться известного порядка лишь потому, что тысячу лет тому назад этот порядок был хорош!